записки старого камикадзе

Во оно как, Михалыч! Какие песни-то пелись, когда припекало: "с нашими великими союзниками - Великобританией и Соединенными Штатами Америки..." - Кстати, нет ли здесь Умаления? )) Проверяйте архивы, дамы и господа, проверяйте. А то мало ли, что...

«Радуйся живоносный кресте, церкве красный раю, древо нетления, прозябшее нам вечныя славы наслаждение; имже бесовские отгоняются полцы, и ангельские свеселятся чинове, и совокупления верных празднуют. Оружие непобедимое, утверждение нерушимое, царей похвало, Христовы ныне страсти и нам подаждь достигнути, и велию милость».

На прошлое полнолуние в Ереване уже была весна. Правда, ещё ничего не распускалось, но снег сошёл, и чувствовалось – уже вот-вот! Этот вечно спешащий – даже ночью, судя по вою проносящихся по улицам машин, – город явно не позволит весне задержаться.
На прошлое полнолуние над Ереваном всё время что-то кружилось. То МИГ с российской базы совершал кульбиты в районе скопления протестующих против ренегата-Никола, то странные чёрные хлопья вертикально спускались с чистого голубого неба, неспешно вкручиваясь в весенний воздух. Они были похожи на сухие шкурки стручков рожкового дерева и норовили поскорее рассыпаться в прах при прикосновении. Никто их не замечал. Их сразу увидел через опущенные веки несчастный Комитас (хотя быть Комитасом всё равно, наверное, счастье) – только не сказал ничего, ведь камень не говорит. А прохожие словно ослепли и оглохли. Покажешь им – отшатываются, - нет, не знаем, что это такое, никогда такого не было... Дама в сувенирной лавочке, окружённая алыми глиняными гранатами и серебряно-самоцветными ожерельями, отнеслась серьёзно: - это, наверное, чтобы мы поспокойнее были. Но нам нельзя расслабляться, сейчас всё, что угодно, может произойти! А вчера белые хлопья летали, наверное, очень вредные…
Закатное солнце, весёлый птичий скандал, спящие на тёплой земле псы, расслабленные люди на скамейках – сидения давно уже протёрты до голого дерева, осиновые бруски изогнулись, словно полозья айоц-дзорских колыбелей – и спускающийся сверху пепел сожжённых хартий… - Всё это создавало атмосферу лёгкого безумия, вообще свойственного Еревану, как и всякому месту, где слишком близко сходится архаика и модерн. Но где-то за домами уже шевелилась, готовилась вскарабкаться на небосвод полная луна юного марта. Месяца, страшно памятного чуть ли не каждым днём своим…
В темноте опять двинутся по проспектам толпы под бесконечную боевую песню про Армению и Арцах… Опять прекрасная девушка обнимет безногого парня, сидящего на парапете, опять наполнится мраком заваленная ржавыми конструкциями яма-провал на предпоследней террасе «Каскада» - сколько лет уже его не могут достроить? Огибающие провал деревянные мостки так похожи на лачинский коридор…
Знаменитый ереванский вернисаж сворачивается, мастера собирают свои творения. Здесь бесполых китайских сувениров не найдёшь! Пожилой мужчина просит: купи магнит, я уже ухожу сейчас. – Да спасибо, есть у меня! – Таких же нет, я сам делал! – Всех-то не укупишь! – Так купи ради меня! – Хорошо, ради вас – куплю. Вот этот, «карабахский».
Первый раз в жизни отступлю от принципа не покупать памяток о местах, где сам не был. А то – мало ли что? Вдруг и не доведётся уже… - Или доведётся? Должны ведь там, наверху, взвешивать и соизмерять боль, происходящую оттого, что зелёный океан поглощает новые клочки нашей старой Суши? Об этой боли здесь никто не говорит – видимо, не принято.
… Ради меня…

( Collapse )

«… Хотя тогда (в Крыму, при Врангеле - SS) ещё не все говорили с благоговением и любовью о последнем российской императоре, Аверченко выразил именно эти чувства, рассказав нескольким друзьям о своём грехе перед ним.
Вскоре после отречения Государя, когда были пущены злостные слухи о том, что якобы для спасения трона он по совету генерала Эверта собирался в последние дни своего царствования открыть рижский фронт, в «Сатириконе» была помещена на эту тему ужасная карикатура…
«Вот это мой грех, - говорил Аверченко, грех страшный и непростительный… Я же знал нашего Государя, видел его обаятельную, светлую улыбку… И я не понимаю, как мог я после этого пропустить такую жуткую гадость в своём «Сатириконе». Конечно, здесь не в том только дело, что я был опьянён дурацкими событиями, нет, в тот момент я просто бессовестно забыл эту улыбку. Если бы вспомнил – не пропустил бы. Кто, господа, когда-нибудь будет писать мою биографию, - отметьте, пожалуйста, в главе «Аверченко – писатель», в главе «Аверченко - гражданин», в главе «Аверченко - человек», во всех главах – отметьте, господа, ради Бога, что бедный Аверченко и как писатель, и как гражданин, и как человек, весь вообще Аверченко, жестоко раскаивается».

Борис Неандер
Памяти Аркадия Аверченко

( Collapse )

Снег не идёт, снег стоит в воздухе, он стал явлением постоянным. Выглянешь за окно, а там всё то же: живая пелена, что стремится к земле, но достичь её не может, и так час за часом, день за днём.
Вчера я брёл вдоль застывшей на дороге колонны фур, километр за километром. Каждая кабина освещена, в каждой уютный (за)кавказский мирок, обычно невидимый снаружи, и полная невозмутимости физиономия водителя. Работают моторы, несёт гарью, морозная пурга наметает под колёса сугробики. Человек в жилете удерживает всю эту мощь при помощи волшебного светящегося жезла. – Не надо по дороге ходить! – А где же идти??
И - дальше, дальше, сапоги взрывают снежную целину, тянется бесконечная вереница красных огоньков… На расчищенном косогоре стоит грузовик, полный песка, наверху трудится человек с лопатой. – Европа, мать вашу… - только и слышится с высоты.
Ветер завывает, чертит позёмкой. Обточенные прихотливыми уступами сугробы теперь похожи на барханы. А кое-где в снегу выдуло углубления, похожие на могилки для бродяг: ложись, грейся, жди весны… Под жёлтыми фонарями хорошо видно, как снег швыряют большими охапками – вперёд, вперёд!
Наутро всё то же самое. Грохот и вой, вьюга ударяет по крышам, выбивая из них клубы снежной пыли. На каждой бочке вырос белый армянский конус. Очертания смазаны и границы стёрты, неясно, где начинается один сугроб и кончается другой. А сугробы уже высокие, по грудь, из них торчат верхние ветви навеки погребённого шиповника, похожие на обрывки окопной проволоки. Зачерпнуть колючую массу лопатой не сложно, сложно найти, куда её забросить.

Засохшие яблоки, что с осени висят на осине, по временам оживают и превращаются в осторожных снегирей. Они дружно слетают к кормушкам, если никого нет поблизости, и устраивают пиршество, по очереди раскачиваясь на зыбких столиках. Синицы перекликаются через улицу электрическими зуммерами. Зы-зызыть, зыть! Зы-зызыть, зы! Зырм… - Птиии - отзывается высокий голос на сосне.
А ведь давненько не слышно было птиц! Казалось бы: мороз, сиди себе, да молчи, береги тепло. Синицы… Интересно, почему этих жёлтых птиц так зовут? Странно, странно…
Но вот и они умолкают, матовый день меркнет.

…Только вдруг, на самом закате, небесную серь разодрало, словно птичьей лапой, она запестрела полосками синевы и слоновой кости. Синева ещё блёклая, сероватая, но… Весна близка.

Услышал отдалённое радио: "... сезон зимних оргий и ОРЗ..."
Задумался... - Что ж, в общем, так оно и есть!

С Новым годом!
Буржуазно, да, но ничего тут не поделаешь. )


( Collapse )